---

I .

 

Сосны шумно дышали

как лошади,

Словно костяк,

лишь не имеющий тела.

Ветер скелеты шатал.

Кто леденцы сыпал белые сверху?

Изгородь жизни стояла,

Мачт крестовины - вот флот,

В землю врытый.

А лилия белая -

С пестиком -

пасть разевали четыре собаки,

или гвоздика - как факел,

Дальше и ближе уже не пройти.

Лариса Барахтина. "Вариация на тему посещения".

 

II .

Я время от времени хожу на поэтические вечера. На выступления талантливых и интересных поэтов. Молодых, старых и средних. Настоящих. Я встречаю там знакомых, раскланиваюсь с авторами, их жёнами и подругами. А иногда и с детьми. Потом я сажусь и внимательно, напряжённо слушаю стихи. Я пытаюсь уловить вдохновение поэта и настроение аудитории. Пытаюсь поймать тот волшебный момент, когда его вдохновение и их настроения сольются и понесут души наши наверх, к свету, на невероятной волне творческого единения. Я жду этого. И не дожидаюсь. Чтение закончено; автор раскланялся и молчит, не зная, что делать; слушатели ещё некоторое время сидят на своих стульях, и тоже не знают, что им делать. Потом встают, подходят к поэту, за что-то его благодарят, жмут руку, задают незначащие вопросы, пересмеиваются, высказывают никому не нужные суждения об услышанном. И расходятся, чувствуя то же, что чувствую я: обман надежды и холод пустоты за открывающейся на улицу дверью.

Почему так происходит? Почему так случилось снова? Были прекрасные стихи; был замечательный автор, и он хорошо читал. Был уютный зальчик и заполняли его милые и симпатичные, пусть и не всегда трезвые энтузиасты. Все собрались чтобы что-то получить, и готовились к этому, и ушли с пустыми руками. Почему? Мысли такого рода крутятся в моей голове, пока я иду домой - после очередного поэтического вечера - Жени Мякишева, Вали Бобрецова, Тани Вольтской, Маши Каменкович... Исключений нет.

Сколько не ищи - ответ один. Что-то повернулось в жизни, какие-то звёзды не так разместились над бедными нашими головами, и поэзия стала не нужна. По крайней мере, она перестала быть общественным явлением. Она осталась предметом для внутреннего употребления, для себя, - в тайных покоях своих, отъединённо, как монахи за трапезой, опустив на лица капюшоны - мы ещё можем вкушать стихи... Но как факт жизни поэзия полностью утратила актуальность. По инерции кто-то ещё ходит в залы и кто-то ещё в них выступает. Но это - не нужно. Это так, пережиток. Ностальгические игры.

Но ведь может же быть, ведь бывало по-другому! Я же помню тот жар, ту бьющую током магнетическую напряжённость, которая наполняла воздух стихочтений в ЛИТО Сосноры, в студии Топорова, на дому у Оли Матюшкиной, у Димочки Лурье, у... У Ляли Володимировой, например. Это была энергия и реальная жизнь. То, что происходило с одним - происходило со всеми. То, что происходило - происходило с силой тысячевольтного разряда. Дело тут не в возрасте: молодые, те, кто сейчас ходит на эти мертвенные собрания, тоже так же тусклы и благопристойны. Другое дело, что молодых - мало: они предпочитают, наверное, дискотеки. А может, сидение в интернете. А может, авантюрные путешествия стопом по России и за рубеж...

...Да, кстати вспомнилась Ляля Володимирова. Ляля - это значит, тоже Лариса, как и Барахтина. Они примерно ровесницы. Они обе поэтессы, обе неудачливые. Любопытно сравнить их судьбы. И поучительно.

К началу жизненной игры на руках у Ларисы Володимировой были блестящие козырные карты. Она была юна, красива (во всяком случае, привлекательна), обладала хорошей фигурой, а также умом и одарённостью - не слишком выдающимися, как раз наилучшего (среднего) масшатаба. К тому же, высокопоставленный отец, и мать - то ли прокурор, то ли чин в ГБ... Ей возможно было (при сильном желании) пробить публикацию. Со временем, в должной мере подключив родительские связи и осуществив два-три романа со стоющими людьми, она могла бы выпустить книгу, другую. Вступить в Союз писателей. Сверстать карьеру. Устроиться. Она могла всё это сделать, потому что внутри себя не имела ни мучительной совести, ни слишком ярого, как огонь поядающий, таланта. У неё даже был момент: пошли публикации, явилась и книга... Потом всё пропало, Ляля куда-то исчезла, то ли вышла замуж и уехала в Израиль, то ли наоборот, поехала прогуляться в Израиль и отыскала там себе мужа... Потом родила... Потом следы её теряются, и снова обретаются, вроде бы, в Голландии: без особых денег, без славы, без мужа, кажется, с ребёнком... "Вернулся он в свой дом Без славы и без злата..." Полная неопределённость и отсутствие перспективы. Ставки бестолково проиграны и впереди туман.

Когда Лариса Барахтина начинала свою партию, карты у неё были самые неподходящие. Родом она откуда-то из Краснодарского края, откуда-то из-под Новороссийска, чего, кажется, стыдилась, и стыдится до сих пор (не знаю почему). В юном возрасте приехала в Питер. Жила неизвестно где, и, помнится, работала то ли уборщищей, то ли помощником дворника - чтобы дали комнату. Комнату дали: в каком-то закоулке Двадцать третьей линии Васильевского острова, малюсенькую, с окном на помойку. К этому добавим невыгодную внешность, точнее сказать - неуклюжую манеру поведения; какой-то очень нелюдимый и неровный характер, а также совершенно самобытный поэтический талант, неожиданный до неприличия. Какая-то там провинциалка-дворничиха - и вдруг со стихами!

И вот, Лариса появилась первый раз на ЛИТО у Сосноры; - её сначала все приняли за очередную графоманку-полусумасшедшую, каких много, естественно, было и промелькивало там. Так всем казалось, пока Ларису не попросили почитать. Начали слушать с кислыми физиономиями. А по завершении чтения (читала минут пять) - все уже смотрели на неё с удивлённым уважением. Не то чтобы её стихи были очень хороши... Они были очень неровны. Но абсолютно самобытны. На редкость самобытны. Это даже шло им во вред: они существовали как бы вне культуры, вне литературных традиций.

Такая странная Лариса Барахтина стала ходить на ЛИТО, к Сосноре. Она явно хотела общаться со всяким тамошним народом, и её не то чтобы отталкивали... Но как-то она оставалась сама по себе, особняком. Потом Соснора заболел, был при смерти, воскрес, но остался инвалидом. Сие, однако, не мешало ему по-прежнему могущественно влиять на души окружающих его молодых. Кто из участников ЛИТО Сосноры не испытал его сильнейшего влияния? Печать соснорианства на всех них, кроме, разве что, Аллы Смирновой. На душу Ларисы Барахтиной Соснора оказал воздействие сильнейшее, травмирующее. Стихи её сопротивлялись этому гораздо дольше, чем она сама. Она сама - сделала всё, чтобы стать частью Сосноры. Излишне говрить, что кончиться это не могло ничем, кроме пустоты.

А жизнь шла, и всё менялось вокруг. Лариса редко выступала, а потом и вовсе перестала появляться со стихами. Ни публикаций, ни книжек у неё не было. Несколько лет назад я услышал, что она подрабатывает журналистикой и что-то пишет о балеринах Мариинского театра. Совсем недавно случилось мне лететь на самолёте - далеко - во Владивосток. От нечего делать, раскрыл я глянцевый журнал, заботливо сунутый "Авиапредприятием Пулково", вместе с гигиеническими пакетами, в сетку впередистоящего кресла. Журналы такого рода всем известны: они столь же пусты, как и ярки, и ни для чего, кроме как для убийства времени в долгом перелёте, употреблены быть не могут. В списке авторов я увидел вдруг фамилию "Барахтина". И имя "Лариса". Посмотрел статью: о ком-то из разрекламированных театральных знаменитостей, то ли о Гергиеве, то ли о Темирканове... Не интересно. Я отложил журнал и стал смотреть в иллюминатор: там, внизу, расступались облака, становилась уже видна на удивление прямая река - Ангара; приближался Байкал...

Итог жизненной игры обеих Ларис одинаков. Проигрыш. Почему?

 

III .

С Ларисой Барахтиной всё не как с людьми. Начнём с того, что в этой книге нет её подборки. Её нет, потому что я не смог её составить. Я не смог её составить, потому что у меня и у моих знакомых в архивах не оказалось ни одного Ларисиного стихотворения. При этом нигде не нашлось ни одной её стихотворной публикации. Выяснив всё это, я разыскал Ларису (что было не совсем просто) и попросил её дать мне стихов. После нескольких неудачных попыток, Лариса принесла мне страниц десять. То, что она принесла - по ряду причин оказалось для книги непригодно. Ну, например, она хотела, чтобы напечаталась поэма под названием "ДА, МЫ ВЗОЙДЁМ К ПИЗДЕ АВРОРЫ ТЕЛ" (мотив несколько неожиданный для женской поэзии). А мне этого вовсе не хотелось, и не только из-за этой самой штуки в названии. А потому, что поэма, хороша она или плоха (по моему - плоха) - есть произведение открыто и нагло эпигонское: Соснора. Она невнятна и цитатна, она ничего не говорит о Ларисе Барахтиной, поэте и человеке, в ней нет её голоса и её таланта. Точнее сказать - почти нет. Иногда-таки прорывается. Даю обширную цитату:

 

Кто шёл куда? Затылок мой горящ,

А волос - чёрен он, как чертовщина.

Кого железный поезд тот увёз?

А.Карамазофф - это "Анно Ива"...

[...]

Мне кажется, я выйду из груди

Как в ночь стиха об Иоанне, Отче,

Как Иоанна тело в этот мир,

Выходит круглое лицо как блюдо...

Но будешь ты лимона пить яйцо

И ветру в рот, туманная, смотрется...

[...]

Там у дверей сосны мы все кружком,

И их власы как смерть Авессалома,

Запутаемся, гуси, босиком,

Кусая землю, выйдем медным шлемом.

Вспорхни в снежок ты этих хвойных игл,

Он вечен, он вечнозелёный.

Вот ворон, дух он чёрных лет,

И крыл своих он бороды не бреет.

Лелей, дитя, ты розу в свёртке вод,

Паучьи ели пальчики как вспомни,

Там дух любви был выверен как спирт

И моет море их глаза как камни...

 

И так далее, и тому подобное. Каждому, кто знаком с поздними книгами Сосноры, очевидно, что в цитированных отрывках нет буквально ни одного образа, ни одной стихотворной идеи, не заимствованных прямо и с потрохами из Соснориных поэм. Тут вам и гуси, и ворон, и спирт, и пальчики, и море, и глаза, и камни, и синтаксис, и рифма, и метрика, и строфика, и всё. И даже прямо назван источник: Соснорина поэма "Анно Ива". Откровенно и честно. И безумно скучно.

Но вот буквально сразу после этого пассажа, без перерыва и перехода, Лариса выдаёт нам следующее:

Стопою, по голень, входя в холодок

Зубастой залива воды,

Где каждую ногу обнял как браслет,

И камень прижался к стопе,

От мартовских вод тех остался скелет,

Он высох, свернулся в песке.

[...]

Ты в свет словно в Нил завернись и усни,

И в плате том света и спи.

 

Это - неуклюже, это тяжеловесно, но ведь это - про правду. Как только Лариса - почему-то - обретает свой голос, она сразу преображается, и преображает описываемую реальность. Её подлинная речь - констатация происходящих с ней мелочей. Поэтика конкретности. Ничтожное событие - Лариса Барахтина идёт купаться в воду Финского залива - увидено, понято и описано так, что смотреть становится интересно. Лариса открывает дверь своему таланту.

Мне ужасно жаль, что я не смогу представить в этой книге ранние стихи Барахтиной: их нет ни у кого; возможно, они вовсе не сохранились. В них было много слабого и неуклюжего, но была предельная простота и яркая непосредственность. Взгляд глаз, открывшихся - и открывающих мир.

У Цветаевой в "Искусстве при свете совести" есть речь об "искусстве без искуса". Марина Ивановна приводит примеры: стихи девочки, стихи монахини, стихи маленького мальчика, который болел и скоро умер: "Там птица белая живёт, там ходит мальчик бледный...". А девочка пишет: "...чтоб стоя я могла молиться...". Стихи, про которые бессмысленно говорить как про стихи: хороши они или плохи, грамотны или неграмотны. Они настолько непосредственны, что их сила - вне критики. "Такие вещи" - замечает Марина Ивановна, - "часто принадлежат перу женщин, детей, самоучек - малых мира сего". И далее задаётся вопросом: "Какими средствами сделано это явно-большое дело? - Никакими. Голой душой". По сути дела, это - про Ларису. Всё, что она пытается делать по правилам искусства - гроша ломаного не стоит. Всё талантливое в её стихах - предельно непосредственно, вне ума и знания. Написано "голой душой".

Сие, между прочим, уникальный дар. Все герои этой книги - и как человеки, и как поэты - непохожи друг на друга. Но все - люди культуры, люди сознательного словесного делания. Лариса - непохожа на всех сразу. Когда её чувства и речь не ищут подпитки в артефактах культуры, а обретают исконную непосредственность, - появляются стихи абсолютно оригинальные. В чём-то они сродни Хлебникову, в чём-то, и ещё заметнее - Елене Гуро. Это - не культурное заимствование, это - органическое родство:

 

Там, где останутся на ночь

сосны и ели,

Снега собака белая холодом лижет,

и снег так податлив,

А сон не расскажет, не разгласит,

Сколько ходи - не ходи.

Снега русалки живучи,

И смотрят с деревьев.

Место едино

Никто здесь не ищет,

А дом деревянный

Как память о том,

Что всяк одинок.

И лучше в снегу и в лесу,

Где пространство открыто,

Чем только подумать,

Что кто-то здесь может один...

 

Ведь надо же! В этом стихотворении просто, предельно просто сказана каждая строка. Дело даже не в образах... Да, хороший образ "снега русалки... смотрят с деревьев". Но просто, просто: лучше в снегу и в лесу, чем подумать, что кто-то здесь может один. И ещё проще: снег так податлив. А дом деревянный...

Дар Ларисы Барахтиной так прост, что позволяет ей легко делать вещи, над изготовлением которых безуспешно бьются высокоучёные ремесленники, литературоведы и стихотворцы. Первый пример - верлибр. Сейчас это стало модно - писать верлибры, потому что так пишут на Западе. И вот - толпы поэтиков и поэтесок кидаются читать американских, немецких, шведских, датских, люксембургских, сан-маринских и сент-мери-мидских мэтров, переводят их на русский язык, обучаются технике верлибра, чтобы затем от своего имени вытягивать верлибры километрами... И всё это бесполезно, потому что девятьсот девяносто девять из тысячи таких верлибров - скучны, искусственны и бездарны. А у Ларисы Барахтиной верлибр получается естественным путём, это - её собственная речь, и звучит речь сия так чисто и искренно, что опять вспоминается Елена Гуро:

 

Копна волос просчитанных,

Шли две, на гловах имея лето -

Явно удалялись,

Напоминая мне, что навсегда.

А чёрный пух сосны зелёным был.

И снег - мне друг,

Меня сопровождал везде.

Снег - друг мне,

Но не надолго.

Песок коричневый был так похож на бархат,

Чтобы следы присутствия здесь выделить

Яснее,

Чем на белой простыне.

Свидание слишком тарурное.

Волос чёрно-серых шелк утрачен,

А я оттуда, где двенадцать ангелов поют

И путь ещё ведёт.

 

Другой пример "умения от простоты" - на тему тоже достаточно разработанного на Западе приёма - поэтического перечисления:

 

У заснеженных домов

И сосен, оставленных как воинов

на страже страха,

То и дело голоса птиц раздавались,

Волна леса чернела,

И страшно огонь светил

В деревянном доме.

И промелькнуло в мозгу:

Кирпичная стена в Загорске,

Платформа Переделкина,

Санаторий,

чёрные ели,

Окраина Москвы,

Переводы Торквато Тассо,

Вороны,

Сухой камыш на берегу,

Весна,

сбор цветов,

Дождь,

Какой-то город с морем (где была мама),

Куда теперь

И с кем теперь я связана?

 

Стихотворение-перечень. Каждая строка (начиная с седьмой) - кратенькое называние: санаторий, стена, дождь, переводы... Такую стихотворную форму активно эксплуатируют многие гоняющиеся за модой авторы, например, Скидан. Но у Скидана это получается мертво и бездарно, а у Барахтиной - живо и талантливо. Рисуется картина, создаётся настроение. Является правда.

Почему не получается у "умного" Скидана, а у Барахтиной получается? Потому что прост вопрос: с кем я теперь связана? И ответ прост: ни с кем. Слабо Скидану так спросить и так ответить, потому что это же - надо прожить и увидеть. Жить жизнью и видеть глазами. И иметь простую душу, бесхитростную и бескорыстную.

Господь утаил это от премудрых, и открыл младенцам. "Кто не примет царствия Божия как дитя, тот не войдёт в него". В ком нет простоты душевной, в том нет и поэтического таланта. А простота - бескорыстна.

 

IV .

Вот где-то тут, где-то возле слова "бескорыстие" - разгадка загадки всех жизненных проигрышей: и одной Ларисы, и другой, да, в сущности, и всех поэтов Пропущенного поколения.

Доминанта этого поколения: поэт - бескорыстен. Нельзя искать выгоды от творчества. Стыдно заниматься саморекламой. Позорно, используя выгодные обстоятельства, продвигать себя в литературные чины. Конечно, были в этом поколении личности, которые себя проталкивали, себя раскручивали, искали и обретали выгоду от стихов. Они были; они, может быть, преуспевали; но их презирали все, и они знали, что все их презирают, и в глубине души они сами презирали себя.

Не знаю, почему так получилось - видимо, неправильно звёзды расположились на небе - но бескорыстие, подвиг, жертвенность, прочие романтические и благородные начала не то чтобы перестали цениться - они просто исчезли из жизненной реальности. Оставаться верным им как принципам - означает стать смешным динозавром, Дон-Кихотом. Или уйти в монахи. Или скрыться от общества людей за прочной стеной семьи. Или уйти в переводы, преподавание, науку, журналистику. Или буйно пьянствовать и драться. Или заболеть смертельно и уехать за границу. В общем – куда-нибудь уйти.

Лариса Барахтина - самый потерянный поэт Пропущенного поколения. Свою настоящую поэму она не написала, не прочла. Ну, что ж. Другой поэт того же поколения сказал: "В жизни главное - не суметь". Может быть, он прав. И на этом мы прерываем наши рассуждения.