Бежит грабёж, ускоряет добыча.
Взошла во мне как нож любовь к пророчице - и спал с ней.
И вот облепила её язва
кожа её стала боль
и не мог больше идти к ней, и не спал и плакал
и выплеснулся свет меж двух кроватей
в свете плыл покой
и вышел голос:
О жене ли жалеешь?
Кожа земли в язвах - видишь
Уж пора - поражу
МАГЕР-ШЕЛАЛ-ХАШ-БАЗ
*
Не рыдай меня, мама.
Сколько пил, а мне мало.
Тост мой не получился,
да и ну слава Богу.
Я во гроб положился
сам с собой и с любовью.
Знаю я: завтра утром
придут с кольями, мирром
три жены как три угля
обнимать меня, милый,
плакать в тело - о дети! -
а найдут лишь одежды
и поймут, как писал им,
что ушёл за цветами.
Я вернусь к вам с букетом
в сад на облаке - дует,
небо царским беретом
на башке моей дуре.
Я вернусь, понимаешь,
не впиши в поминальник.
Стража, факелы взвились.
Ты о них помолись – и.
I.
Голова моя шла в кандалах
по скользкой Смоленке,
где ивы уткнули башки в зелёную скрипку,
зелёными пальцами шевеля
по зелёным смычкам:
зелёный туман - говоришь - в голове.
Голова моя в кандалах...
Окна твои -
два серых на сером
как слеза Енисея на тверди Тувы,
как Бий-Хем с Каа-Хемом.
Тут - Смоленка.
Я - лента Смоленка,
меж канализаций и кладбищ
заверченная в никуда,
затоптанная сапожищами набережных большевистских,
и глядит, кротко-каряя,
в серые твои.
Я тот, кто напротив тебя,
кто идёт с головой в океанах,
крылья навстречу раскрыл,
я - вещая птица-Смоленка.
Склонилась ко мне ива-ангел,
нашептала на ухо: Слушай!
Поголубело в глазах
и небо разверзлось,
и открылось зелёное поле как
зелёный край за паром голубым
и Некто как Сын Наш
сидел и смеялся,
и суд ему дан
над - птицами.
...Машет душа - (вдох-выдох, как жадность-нежность)
(Я скрипка в пальцах зелёных) -
моя к тебе.
Маяк тебе...
II.
Хочу письмо тебе.
Жить без тебя - не настояще.
Вот как без тебя: топчусь по углам
(это косяк), ищу очами: ау, где я?
Не дышатся стихи. Кто-то взял за горло и душит.
Было в 79 году, шестого октября,
ко рту утром.
Лежу я в постели как сплю, и вот
вижу всю комнату (глаза закрыты)
и кто-то садится на край кровати и
ласково так, от него на меня сходит
тепло и называется Л Ю Б Л Ю
такая сила, блеск и блаженство, как счастье
И я кричу от счастья, что - верю, что без смерти я. И тут
свет уходит, и на меня наваливаются душить.
Правда, так за горло -
Мёдом пело во рту моём, -
желчью взвыло в брюхе моём.
Пришёл к детям как пальцы к иголке -
я пришёл вдеть в них
Диво.
Пьющим меня:
Горе их дарит радость.
Я пришёл взять жену у мужа,
сына у матери.
Я пришёл выдохом воли.
Кто как овца - сам на бойню.
Кто как ягнёнок к стригущим - молчал как!
Взял я ваши шеи как тонну,
в голове моей рот - рвана рана.
Золотая рубаха твоя в красном
и нож в руке забрызган.
Я резал ягнёнка к пасхе,
захлёбывались запястья.
Взял я землю-буханку и разломал.
И вода захрипела кровь, и налил в голос.
Крушите, мелющие в белых ризах во рту моем,
топчите точило, красные люди языка моего,
хватайте добычу, чёрные воры глотки моей,
ибо отходит земля к сотворильцу ея -
потому что
я, творильке, вонзил
факел-язык в бочку нефтеночи.
Ахнуло.
и враз ослепили все фонари -
с тросточками по мостовым им.
Брызнули из деревьев тени,
выдрой встали волосы крыш,
и скрежет кружился:
то сжимали дома почернелые зубы, теряя костистые пломбы окон.
В дождь -керосин
бились люди об улицы: Спаси! Серафимы!
и ангел в Неву упирался веслом.
Я волосы голоса рвал исступлённо,
на ветер швыряя ошмётины слов.
И бегало эхо как мать, потерявшая сына
в вокзальной сутолоке - в печах площадей.
Видел я Гнев:
на море стоял и на реке, в руке -
спирта стакан.
Взгляните все пьяницы, все, окунувшие ум в океаны!
Как я вылью спирт на землю, как Бог навылет дух из живущих.
И как я брошу стакан и он разобьётся в осколки,
так - с двуликой страной,
так Город враздроб.
Здесь кровь переврали, в грязь лили и пили - и.
Возвели меня на крышу,
сказали - Гляди! - и плакал.
Петропавловского Икарушки
запрокинулись пятки крестами.
Глаза мои - океанами.
По хрусталю, по тверди
шли - в ангельской форме:
санитары? кавалергарды?
и несли Великую Кувалду как вынос тела.
И пришли над Городом Гордым и стали в каре - как тучи.
Угобзилася нива! - сказало.
Тело моё наковальня.
И взял сердце дрожальце моё
отчаянным углем вывел
(как рвалось! как кричало!)
Изреки пророчество на Моав.
И охнул Голос: Кто возьмёт
Кувалду Великую, светлую, слепую, благословенную
Бомбу! -
Гнев, и камень растает?
Танки с неба, их челюсти смелют - смеялись.
(так за ворота, за острог)
И смутился ум мой, что никто не может сдвинуть Великую
Кувалду Завета. Очи отчаянье очертило.
И пришёл ты, маленький в стране верзил,
ты, тоненький пастушок
с лицом, переломанным в муках,
с сердцем изрезанным,
в очах со спиртом,
и взял как гитару, как лютню,
и песня легла:
Совершилось!
III.
Где душа моя?
Яма.
Таня! Вера! Оля!
Ты, Ин-но-чка!
Где?
Один я. Бьёт меня вольт одиночеств.
Умирает дом.
Хана.
Отпустите,
сделайте что-нибудь: голову мою в колени,
погладьте хоть
в лоб-больно-губами
хоть грошика мне
схватил я голову, словно лампочку вывёртываю из шеи
потому и курю: любит меня сигаретхен
вот - умрёт. С кем тогда - и?
Сердце у-колокол,
кукла заводная: тик-так.
Приходили сегодня с неба, меня искали.
Пальцы мои - десять фитильков с любовью,
током к шее, плечам - и залюбили.
Направо пойдёшь - на нож, налево - коня нет,
а прямо - женату быть на
фонаре, на дыбе.
Я ничего не вижу и ничего не помню,
помню Это твоё, сосков двойню.
Бежит электричка, стёкла её плясали,
шлагбаумы повесились на помочах полосатых.
От Л Ю Б Л Ю рождается страх в животе.
Вот беру твоё ушко, ушенько,
фарфоровую драгоценность,
вшёптываю в него яд ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ ТЕБЯ ЛЮБЛЮ
ТЕБЯ ЛЮ-ЛЮ-ТЕ-Я-ЛЮ
ТЕП-ЛО ТЕ-ЛО ТЕ-О ТЕОС СВЕ-О
есть такие слова как сломанные,
из хлама на чердаке, из пыли
достаю их и как рукою к свету - и
алмазами заиграло: М И Л А Я . Где ты?
Там, где ничего нет. Хорошо тебе.
Давай сделаем кущи три:
тебе-и-тебе-и-тебе-и.
Сижу: лампа со светом дневная -
приторный свет (меня в детстве от болезни кормили
сорбитом). Я уже не вспоминаю тебя.
Это ты на край кровати садилась, не отпирайся,
я узнал, ты Светлая Таня.
Девять венцов над головами у нас -
навсегда.
В Летнем саду белые ходят люди
между зелёных и чёрных людей.
В Летний сад прихожу, и на блюде
пруда узнаю лебедей.
Лебеди, лебеди, белые угли дня,
я с вами - кость в горле ночи, и не усну.
Ах гуси вы лебеди, уволоките меня
в вашу пустую страну.
Я на земле не ходок, тяжело, тяжело,
мне на земле невпопад - крылья мои не идут.
Вот проплывает река, белеет крыло.
В Летнем саду белые люди живут.
IV.
Я крикнул солнцу "Майна!"
Иешуа бин-Нун Ленинграда
Летнего сада листатель ногами
Закатили тяжкий шар как груз горя
и из Невы на Востоке вышел зверь с глазами фонарей
с рогами антеннами
(как эльмы светились)
видел я, как отчаянье бежало по проводам в бункера телефонов
ночь начать навсегда
наводнение неба
Было: два пророка захлёстывали площадь Сенатску
медными голосами
в них толпа дрожала как ядра
ногами как волны в гранит
в гробах магазинов
успокоить
Дрожи, глаза!
Как мальчик навстречу мамочке -
смерти бегу.
И видел я видение дивно
Таня, одетая в небо в плащ голубой яшма
с глазами серого камня
так лениво шла над набережной
Свет в теле её - покой Голодая
Я люблю Вас
дождь дрожал в телефон
в тебе свет светит, и тьма - я - обнимал его.
Стал я сам как четвёрка червей,
с четырёх копыт по сердцу лихой,
а в середине так чисто, что чёрт,
пустота и с кандалами легко.
Прострелю я эту карту, Лепаж,
выну маузер, на лоб налеплю,
как на жертвеннике с женой лежал
и наигрывали ножи: люблю.
Ой ты плюнь про свечку-жизнь, ты играй,
не тузы червей, то листья у лип.
И с тобой мы по снежку, да и в дверь,
да и ветрено, и Бог исцелит.
Взмахнула ночь топором люстрой
над кроватью
покатилась моя голова в зубы простынь
распались волосы
мысли ужасом разрослись
умер ум
нос в сон перелистнулся
и вошёл я в ворота смерти
и во-
и вот
взяла меня за руку такая дорога
и повела в тёплой тьме
и увидел я церковь на горе
мертвецкими ногами и лёг на дверь - войти - и не мог
горе горло арканом - плакать
И отверзлись - как кингстоны Стерегущего
Хлынуло
обняли меня шершавые руки света
и ввели и целовали.
Болит кожа твоя - ожог.
Долго ль, Боже, мне по ножику ходить,
в голове звенит уж колос золотой.
Скажет Муж: куда ж ты ум заложил?
я отвечу: как закладку в Завет.
Только сердце уж на волоске - живой,
за стихами подыхать мне недосуг,
загулял по облакам, о не с женой! -
полюбила меня молотом в висок.
Да уж слышу я: зовёт, везёт
Сибирь,
нет, не эта, а за тридевять
морей,
а вернусь когда - и если -
скажут мне:
на нездешнем, знать, ты солнце загорел.
. . . . . . . . . . . . . . .
V.
Как замученный и в ирисах лежал,
спали пальцы паучком на стебельке,
и в глаза-стекляшки луч вошёл.
И узнала и писала на стекле,
что дружил с чужой женой, а это - грех,
грех не грех, а нету свадеб у любви.
Постояла очи на ночь на горе
и зарыли и искала до зари,
а наутро по платку его нашла,
помолилась - и от сердца отлегло,
откопала троедневный воск чела
и отрезала-то голову его,
да и спрятала в шелк-шорох у одежд,
прижимала к лону - так он целовал,
шла домой и думала двух душ
и не думала, а яблоня цвела