ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ - ЦИТАДЕЛЬ БУДУЩЕЙ РОССИИ?

Поездка, которую нам удалось совершить минувшим летом (если можете, следите по карте): Красноярск – Минусинск – Абакан – Хакасия – Кемеровская область, Кузбасс – Барнаул – степной Алтай – рудный Алтай, предгорья – горный Алтай, по Катуни, по Чуйскому тракту и вокруг него – по бездорожью через горы в Монгун-Тайгу, в Туву – по Туве вдоль границы с Монголией – по Верхнему Енисею в Кызыл – по Усинскому тракту в Абакан. Такое вот кольцо, охватывающее всю нашу российскую Центральную Азию, Саяно-Алтайский регион. Города и городишки, посёлки и деревеньки, юрты кочевников и места вовсе безлюдные. И всё, что было увидено и услышано, свидетельствует: мы ничего толком не знаем о собственной стране и её месте в меняющемся мире. Центральная Азия в близком будущем преподнесёт нам ещё много открытий чудных. Не исключено, что именно она станет ядром и цитаделью будущей России.

О крепких домах и красивых девушках

В Красноярском крае, Хакасии и Туве я бываю года этак с девяностого, имею возможность сравнивать то, что есть, с тем, что было. В России трудно найти другой столь динамично и позитивно развивающийся регион. Я имею в виду не цифры статистических сводок, не экономические показатели, а простые впечатления. То, что глаза видят и уши слышат.

Абакан, столица Хакасии. Город, в общем-то, на отшибе: от Красноярска, от Транссибирской магистрали – 450 километров к югу, через горы и степи. Поезд из Москвы идёт трое суток. В девяносто первом году, когда я попал сюда впервые, это и в самом деле был какой-то отшибленный город. То, что мы привыкли называть – «глухомань», «захолустье». Кучка унылых пятиэтажек в центре, бетонные коробки административных зданий, чахлый городской сад, тусклый вокзал, зоопарк, между прочим, при мясокомбинате. Вокруг – грязные, немощёные улочки, обстроенные покосившимися домишками, оконтуренные покарябанными заборами… Довольно-таки унылый вид. Скукой веяло от этой провинциальной столицы.

Сегодняшний Абакан отличается от тогдашнего как солнечный свет от света керосиновой лампы. Нет, он не оброс небоскрёбами, не засиял витринами супер-пупер дорогих, никому не нужных магазинов. Вообще, если подходить формально, он, вроде бы, не особенно изменился. Те же пятиэтажки в центре, те же домики по окраинам. Но всё как-то подтянулось, повеселело, похорошело. Улица Ленина – бульвар, местный Бродвей. Аккуратные газоны, красивые клумбы, любовно усаженные диковинными растениями и заботливо ухоженные. Магазины, в которых всё есть, и главное, есть покупатели. Кафе. (Ещё несколько лет назад в этих краях, как и во всей России за пределами Питера, невозможно было выпить чашку хорошего кофе. Теперь в Абакане, в Барнауле красуются кофейни не хуже, а пожалуй, и получше питерских. И кофе хорош, дизайн на «пять с плюсом».) Чисто, мусор нигде не валяется. Пятиэтажки раскрасились весёлыми красками, а домики-пятистенки поправились, встали прямо и устойчиво, украсились палисадниками, резными воротами. Неподалёку от центра возвысилась новая, большая, в хорошем стиле выстроенная церковь – в Питере строят не лучше. Словом – всё кругом приятно, бодро, симпатично.

И с людьми то же. На улицах Абакана чувствуешь себя спокойно и комфортно, а народ, их наполняющий, доброжелателен и приветлив. Столичный (и питерский) обитатель попадает здесь в атмосферу непривычного душевного здоровья и равновесия. Не видно этих неприятных столичных крайностей: ни «напальцованных» дураков в костюмах от Кардена, ни папенькиных-маменькиных ничтожеств на «бумерах», ни, с другой стороны, отмороженных наркоманов, синюшных пьяниц, вонючих бомжей. Эти последние, наверно, есть, но как-то их не видно. Не бросаются в глаза и праздношатающиеся юноши, обкиданные бесчисленным пирсингом, как волдырями ветряной оспы. Вообще нет столь характерного для Москвы и Питера раздражающего молодёжного праздношатайства. При этом молодёжи всюду много. Город молодой, студенческий. Молодёжь на его улицах красива.

Не могу не отметить (да это не только мое, а всеобщее мнение): Абакан поражает обилием очень красивых девушек. Не знаю, чем это объяснить. Они красивы - и потому, что хорошо одеваются, модно и со вкусом, то есть, без крайностей. И потому, что стройны, и лица у них открытые, светлые. И, наверно, главное – потому, что в них доминирует живая, любопытная, деятельная и здоровая природа. Не искривлённая. Не умученная. Не извращённая.

(По приезде в Барнаул я понял, что Абакан в плане девичьей красоты не одинок. Наш шофёр Юра, кызыльчанин и, между прочим, капитан юстиции, каждые три минуты опасно отрывался от руля и кричал (почему-то мне): «Анджей Анджеевич, смотри, какая красивая идёт! Эх!». Я смотрел, страдал и соглашался.)

Шутки шутками, но это говорит о многом. Стараясь быть политкорректным, всё-таки замечу, что однополая любовь, рьяно пропагандируемая в столицах, не способствует продолжению рода человеческого. Что привычка к глотанию «колёс» и употреблению лёгких наркотиков, повально модная в кругах московско-питерской молодёжной богемы, и оттуда ползущая по градам и весям России, не улучшают здоровья нации. Что мучительное диско-клубно-тусовочное безделье, в которое погружена добрая половина столичных юнцов и юниц, оттискивает на их лицах печать скуки и пустоты. Всего этого нет в Абакане, в Барнауле, в Бийске, в Кызыле. Может быть и есть – но, как и вонь алкашей и бомжей, почему-то не чувствуется. Люди здесь – в массе своей – не мучают природу, в том числе и собственную, а сотрудничают с ней.

Куры, гуси и платные стоянки

Абакан, Барнаул, Кемерово – центры регионов. Благополучие их в значительной мере обусловлено наличием на управляемой территории гигантского Саяногорского алюминиевого комбината, угольных шахт Кузбасса и тому подобными факторами. Поедем, посмотрим, что делается на селе. Первое, что удивляет – хорошее состояние и широкое развитие дорожной сети. Конечно, не как в Германии. Но и не как в Вологодской или Косторомской глубинке.

Есть две главных темы для постоянных жалоб на ужасы российской жизни: дороги и деревенская разруха. В Центральной России это, увы, так. В Хакасии и на Алтае об этих ламентациях можно забыть. Особенно поражает своим сельскохозяйственным обилием Алтайский край. Надо сказать, что за две недели мы объездили 22-й регион Российской Федерации вдоль и поперёк. Всюду деревни, большие, многолюдные, дома в них – сибирские пятистенки с характерными четырёхскатными крышами – по большей части ухоженные, прочные, окружённые садами-огородами, хозяйственными постройками, гаражами. На многих – спутниковые антенны. Птица всякая бродит вокруг, гуси, куры, индейки. Стада пасутся по опушкам реликтовых, так называемых «ленточных» боров. Табуны ходят. Поля кругом возделанные – аж до горизонта. Такое впечатление, что эти поля могут всю Россию зерном засыпать, да ещё на экспорт останется. Что ни утро – наблюдаем многочисленную сельхозтехнику, выезжающую в поля на рассвете, возвращающуюся в сумерках. Страда.

Я вовсе не хочу нарисовать картинку-идиллию. Не сомневаюсь, что у алтайских селян трудностей и проблем выше крыши. Деревенская жизнь не бывает лёгкой. И жалуются они на бытие так же точно, как это принято делать по всей России. Останавливаемся в деревне у колонки, воды набрать. Подходит местный житель, принявший наш «УАЗик» за автолавку. Разговорились. Жалуется: «Бедно живём, пенсия у нас с женой маленка, нема ничого» - (он из украинских переселенцев) – «Ничого нема. Тилько курки, да гуси. Поросёнок е. Да корова с тёлкой. Так мы молоко продаём, да с огорода живём. А пенсию внукам виддаём».

Если степной Алтай и предгорья – в сравнении с центрально-российским запустением – поражают сельскохозяйственной устойчивостью, то Горный Алтай удивляет развитостью туристической инфраструктуры. Впрочем, и здесь со скотоводством всё хорошо: многочисленные отары овец, стада коров и табуны лошадей бродят всюду, где только есть травка. По этой причине не так-то просто найти место, чтобы палатки на ночь поставить. Но как только завидишь такое местечко – так оказывается, что тут кемпинг, база, лагерь или просто платная стоянка для туристов. Не удивишся, если за живописной купой деревьев на бережку Катуни скрывается кафе и небольшая гостиница.

Нас, искателей приключений, это малость раздражало. В самом деле: ехали в глушь, подальше от суеты, а тут… Вот Чуйский тракт с его несказанными и страшными красотами; горы обрываются в бездну, Катунь гремит внизу по скальному ложу; дорога вьётся узенькой лентой между отвесными кручами; по горам дремучая тайга взбирается… Вечереет. Речка Яломан, горная, холодная, чистая, сбегает откуда-то с заповедных высей к мутной, могучей Катуни… Ищем – где остановиться. На самом живописном месте, на мысу у слияния рек, под высоченным утёсом, в лиственницах – ограда, избушка, палатки – кемпинг. Отъехали вверх по Яломану – снова кемпинг. Ещё выше, в берёзовой рощице нашли отличное местечко, заночевали. Наутро сидим у костра – является человек и скромно, но твёрдо говорит: мол, место это охраняемое, заплатите за стоянку.

Удивились – и заплатили. Причём с охотой. Потому что место действительно поддерживается в хорошем состоянии. Мы уже привыкли к тому, что все доступные для летнего отдыха места в окрестностях Питера затоптаны, зашарканы, замусорены до предела. А тут – ни пластиковых бутылок, ни бумажек, ни битого стекла. Даже деревянные будочки-сортиры стоят там-сям в лесу. А обилие всевозможных туристов, отдыхающих, сплавщиков по Катуни и Чуе – превеликое. Лишь в высокогорье, вблизи от погранзоны, машины, лодки и палатки постепенно исчезают. А так – видно, что туризм уже сделался одной из главных статей дохода Республики Алтай. И источником рабочих мест для её населения.

Куда смотрят духи Алтая?

Алтайский край и республика Алтай – два разных Алтая. И не только из-за перемены ландшафта – от равнинного к горному. Разница – во всём. В Алтайском крае развита промышленность: металлургия, камнеобработка (знаменитая эрмитажная Колыванская ваза высечена из каменного монолита в посёлке Колывань на западе края; мы туда заезжали). В республике Алтай промышленных предприятий практически нет. В Алтайском крае много железных и автомобильных дорог; республика Алтай вся как на верёвочку нанизана на Чуйский тракт, тянущийся с северо-запада на юго-восток, до границы с Монголией; железных дорог нет. В крае много городов; в республике – один город – Горно-Алтайск, столица, но и он размером с наш Приозерск. В Алтайском крае преобладает русское население; в республике – по мере продвижения вглубь – русских становится всё меньше. Уже километрах в ста от Горно-Алтайска встречаются в основном алтайские деревни. Это, кстати, заметно сразу: в алтайских деревнях рядом с избами-пятистенками на участках обязательно стоят юрты. Правда, юрты у большинства алтайских племён деревянные, шести-восьмиугольные, крытые корой, а то и рубероидом. И всё же юрты. Ну а за посёлком Акташ до самой Монголии, на протяжении почти двухсот километров, русских и вообще европеоидных людей нет (кроме пограничников).

Я неслучайно упомянул о племенах. Вплоть до XX века русские называли большинство местных народностей «телеутами». Сейчас самоназвание алтайцев имеет собирательное значение: «алтай-кижи», что значит – «люди Алтая». Зато прочно держатся племенные самоназвания. Причём они известны ещё со времён раннего Средневековья. Меркиты, теленгиты, найманы, куманы… Куманами, между прочим, именовались те самые половцы, с которыми так бестолково воевал князь Игорь. Меркиты и найманы участвовали в создании державы Чингисхана. Этим племенам есть что вспомнить.

Целых три столетия алтай-кижи неуклонно теряли позиции, отступали перед русскими, растворялись. Русские переселенцы, казаки да заводские, брали алтаек в жёны, и дети от этих браков становились русскими. В последние полстолетия ситуация изменилась. Алтай-кижи почувствовали себя народом. Пробудилось национальное самосознание, интерес к корням, к истории. В селе Балыктуюль, например, образован музей теленгитов и теленгитский культурный центр. Распространяется бурханизм - своеобразная религиозная система, сочетающая в себе элементы буддизма, ислама, шаманизма, традиционных верований. Но главный её смысл - объединение алтай-кижи в почитании своих, родных, алтайских божественных сил. Эту религию здесь называют «белой верой». И среди алтайцев она делает большие успехи. Русские её побаиваются.

Неожиданно камнем преткновения в отношениях оживающего этноса с остальной Россией сделалась археология. Алтай сказочно богат археологическими памятниками, многие из которых раскопаны. Читатель, должно быть, помнит: недавно Президент вручал Государственную премию новосибирским археологам Н.В.Полосьмак и В.И.Молодину за раскопки на плато Укок в Горном Алтае. Мало кто знает, что работы новосибирцев вызвали в республике настоящую общественную бурю. В мерзлотной линзе в одном из скифских курганов археологи обнаружили хорошо сохранившиеся останки молодой женщины, одетой в богатые одежды. Понятное дело, извлекли её оттуда да и увезли в Новосибирск – исследовать. И вот на Алтае пронеслось: похитили нашу царицу! Оскорбили духов Алтая! Во главе протестующих стали адепты «белой веры». Обстановка вокруг археологических работ в республике обострилась настолько, что большинство экспедиций оказались вынуждены свернуть там свою деятельность.

Конечно, тут невооружённым глазом видна политическая подоплёка: некие влиятельные местные силы, ориентированные если не на сепаратизм, то на изоляционизм, всеми силами раскручивают этот конфликт. Но невозможно не признать: большинство алтайцев сочувствует идее возвращения «Укокской принцессы» на Алтай. И настороженно относится к чужакам-археологам. Когда мы рассматривали огромные скифские курганы у деревни Шиба, к нам подошла очаровательная девушка-алтайка по имени Сынару (что значит «чистая душа»), поинтересовалась, что это мы тут делаем, а в заключение беседы сказала нежно, но твёрдо, с характерным акцентом сибирских инородцев: «Вы только камни отсюда с собой не берите!». И добавила: «Алтай ведь – святая земля. Тут центр мира. И как вы не боитесь на курганах работать? Страшно! Духи рассердятся!»

Пробуждающаяся Тува

И всё же, несмотря на вытеснение русских алтайцами, несмотря на всплески напряжения вокруг древних курганов, настоящего сепаратизма на Алтае нет и быть не может. Как, впрочем, и во всей Центральной Азии. В тонкостях здешних межэтнических взаимоотношений интереснее всего разбираться на примере Тувы, самого проблемного среди центральноазитатских субъектов РФ.

Мы попадали в Туву трудным путём: от Чуйского тракта по просёлку, постепенно превращающемуся в полузатерянную в скалах колею. По каменистому берегу речки Бугузун, а порой и по её руслу – вверх; по невероятно крутому подъёму – на перевал. По этой «дороге» без смертельного риска может пробираться разве что «ГАЗ-66»; «УАЗик» преодолевает её с превеликим трудом. И вот, спустившись с перевала в Монгун-Тайгинский район Тувы, мы сразу почувствовали, что попали в иной мир.

Алтай (по крайней мере, его речные долины) хорошо освоен; Тува девственна и безлюдна. В Монгун-Тайге, одном из самых труднодоступных уголков Тувы, безлюдье просто поражает. Пока ехали от Кош-Агача по алтайскому склону гор до тундровых высот, всюду попадались юрты – уже не деревянные, а войлочные, переносные. От каждой юрты видны две-три соседних. У каждой – отары овец, стада коров, табуны лошадей. Машина стоит, а то и две. Хозяева по русски говорят свободно, держатся спокойно, иногда приглашают чаю попить. Перевалили на тувинский склон – юрт мало совсем; от одной другую не видать. Люди попадаются тревожные, настороженные; по-русски почти не говорят, и путь приходится определять по компасу. Дорог в Монгун-Тайге вообще нет, иногда есть колеи, а чаще направления. При всём том дальние районы Тувы, подобные Монгун-Тайгинскому - наиболее благополучные, ибо в них нет тотального воровства, повального пьянства и тяжкой поножовщины, характерных для посёлков центральной части Тувы. А тут посёлков почти нет, население живёт по-старому, в юртах, скот пасёт, кочует.

И вот при том, что в экономическом отношении Тува – один из самых отсталых субъектов Российской Федерации, что она живёт на дотации Центра, а добрая половина её населения не имеет работы, пьянствует, ворует и дерётся, несмотря на всё это в Туве наблюдается явный подъём. Не в хозяйственной сфере, а в области национального самосознания.

Кызыл, столица Тувы; его я знаю давно и хорошо. Кызыл изменился за последние годы ещё разительнее, чем Абакан. В девяностом году этот город был во всех отношениях, что называется, «дырой». Дома-развалюхи, обшарпанные хрущёвки, грязь, пыль, невзрачный, худо одетый люд. Русские ещё неплохо держались, а среди тувинцев добрая половина выглядела алкоголическими бомжами. Контраст с теми временами начинается с витрин магазинов, с появления вполне приличных в архитектурном отношении построек, но главное в другом. Русских стало мало – не половина, как раньше, а – на глаз – процентов 10-15. Русские перестали выгодным образом выделяться среди коренного населения. Тувинцы и в особенности тувинки – и одеваются, и держатся ничуть не хуже. Самое интересное: появилось много осмысленных, оживлённых тувинских глаз. Поясняю. Выражение лица тувинца-кочевника – неподвижное, непроницаемое, безразличное, как горы и степь. Выражение лиц большинства поселковых жителей – увы, вечно пьяное, бессмысленное. А вот в Кызыле сейчас появилось много лиц, которые хочется назвать интеллигентными. Это не то, что мы называли интеллигентностью в старом русском или советском значении. Но это лица людей думающих, ищущих свой общий путь и небезразличных к тому, что творится вокруг.

Что же думают эти люди, сыновья и дочери кочевников, «убогих урянхов», как называли их русские путешественники начала прошлого века?

Перед лицом внешних вызовов

Собственно говоря, это дума об этническом самосохранении и преумножении. Тувинцы ещё острее, чем алтайцы, ощущают свое родовое единство. Свою самость. Не лишне заметить: рождаемость среди тувинцев – чуть ли не самая высокая среди народов России. В начале прошлого века путешественники писали об «урянхах» как о вымирающем народе и определяли их численность в 20-40 тысяч человек. Сейчас их около 250 тысяч. Но дело не только в демографии. Растёт, сохраняя тесные связи с родиной, тувинская диаспора; особенно она активна в Москве. На родине сформировалась тувинская культурная элита, которая живёт очень деятельной общественной жизнью. Выставки, симпозиумы, фестивали и иные массовые действа наполняют собой весь летний сезон не только в Кызыле, но выплескиваются то в степи Чадана, что в пески Тес-Хема, то на берега сказочного горного озера Сут-Холь. Всё время что-то происходит.

На улице Кызыла встретили мы знакомую актрису Республиканского театра, тувинку. Актриса жалуется: «Я тут хочу создать русский театр, да вот денег нет, и потом – русских трудно на это дело поднять». Русские в Кызыле своим положением недовольны, сетуют на национальную политику, на то, что тувинцы теснят их и ущемляют (и это правда). Но ни малейшего прилива общественной активности, стремления объединиться и сообща отстоять себя эти сетования не вызывают. С другой стороны, русская интеллигенция в Кызыле, ранее отъединённая, в последнее время заметным образом сливается с тувинской. Тувинские актёры, музыканты, художники становятся всё более русскими, русские – всё более тувинцами. Противоречивый процесс: под аккомпанемент постоянного взаимного межнационального ворчания складывается своеобразная, активная и здоровая общность. Полная энергии и способная на многое.

В свете этого – о главном. О внешних вызовах.

Европейская Россия опустошена изнутри – революцией, войной, сверхнапряжением коммунистического строительства, самоистреблением тоталитарных времён. Её столицы живут извращённой, неправедной жизнью; её деревни запустели, её родники замусорены, её государствообразующий этнос – русский - деморализован и обессилен. В этом, и не в чём другом – причина распада СССР, несостоятельности СНГ, внешнеполитических неудач и внутренних бедствий. Нам ещё повезло: в период кризиса у России не оказалось сильных и агрессивных внешних врагов. Но так не может продолжаться долго: рано или поздно найдутся желающие поделить «наследство больного человека». На восточных наших рубежах потенциальным претендентом на наследство является Китай.

Ничего не имею против Китая и китайцев. Но объективно Китай - растущая, расширяющаяся система; китайцы – активный, сплочённый народ, проникнутый единой национально-государственной идеей. В сознании этого народа есть молчаливо, но твёрдо усвоенная аксиома: Сибирь, Забайкалье, Дальний Восток принадлежат ему. Знакомая тувинка, профессор, ездила в Китай по научным делам; в неофициальных беседах китайские коллеги, вежливо улыбаясь, спрашивали: когда же, наконец, тувинцы присоединят свои земли к исторической родине – Китаю? Всякий, кто побывал недавно в Хабаровске, Благовещенске, Владивостоке, подтвердит: китайцы медленно, но верно осваивают эти территории. Русские повсеместно жалуются, возмущаются – и отступают. Руские мечтают уехать – в Москву, в Питер, в Лос-Анджелес… Но что делать нашим сибирским инородцам – бурятам, хакасам, алтайцам, тувинцам? Что делать нашим соседям - монголам, казахам, киргизам? Им-то ехать некуда, да и привязаны они к родной земле куда сильнее, чем большинство здешних русских, недавних переселенцев. Что их ждёт в случае отступления России? Китайский этнос и китайское государство обладают огромной ассимилирующей силой. Был вот народ – маньчжуры – ещё недавно был, и где он? Растворился в китайском море.

Надо сказать, что государственная политика Китая в национальном вопросе очень разумна. Нацменьшинствам создаются наилучшие условия, выплачиваются дотации, обеспечивается кульурная автономия. И всё же, ни у кого не вызыает сомнения, что через два-три поколения они станут китайцами. И это совсем не плохо – с точки зрения материальной. Но чувство этнического самосохранения и преумножения заставляет сибирских инородцев стихийно противостоять китайской экспансии. Тем более, что здесь помнят, какими бедствиями обернулась для кочевников власть китайско-маньчжурской империи Цинь в XVIII - начале XX вв. Единственная альтернатива Китаю – сильная Россия. Не враждебная ему, а просто сильная. Устойчивая. Никто, пожалуй, не заинтересован так остро, жизненно в прочности государства Российского, в крепости его границ, в его внутренней стабильности, как эти пробудившиеся и развивающиеся народы Центральной Азии.

Вот почему Центральноазиатский регион с его природными богатствами, промышленным и сельскохозяйственным потенциалом, а главное, с его сложной, динамичной, и потому устойчивой этнической системой, обусловливающей моральное и физическое здоровье многонациоанльного населения, постепенно становится центральным бастионом и важнейшей опорой Российской государственности в Азии.

Анджей Иконников-Галицкий

С-Петербург – Красноярск – Абакан – Барнаул – Горно-Алтайск - Кызыл – Красноярск – С-Петербург