22. ЭРЛИК-САРЫГ-ХАН

(жёлтый князь бездны – тув.-монгол.)

 

Cквозь тувинский сентябрь медно-бурый,

мёртво-белый монгольский октябрь

месяц тает оранжевой буквой,

кровь роняя, ползёт на культях.

Волки воют да коршун ныряет

каплей с лиственницы – и ввысь.

Караганниковыми волдырями

лбы долин оплелись.

 

Вьюжный сумрак позёмковым утром

иссечён, отползает к тайге.

Тень раскачивающаяся: Унгерн

спит в седле, возвращаясь к Урге.

Нездорово качается. Тает

конский след под позёмкой. Знобит.

Ржавый серп очарованной стали

Изготовлен для новой косьбы.

 

Что пугаешь меня, Роман Фёдорович,

жилы тянешь у жухлой степи?

Я-то знаю, тому уж за восемьдесят,

как отпел тебя Новосибирск,

как засыпал сентябрьскими листьями,

гвоздь свинцовый в затылок забил.

Что ж ты едешь, качаясь, под лиственницами,

в бурку кутаешься – знобит?

 

Тюркских каменных баб узкоглазие,

скулы - тени от чаш,

ус закручен, и перстень со свастикой

и затылок в лучах.

Усмехается спящий. Под пуговицами

в рёбрах ветер. Костры.

Жар вливали стеклянными пулями

в гоминьданские рты.

 

Как отрубленные выкладывали,

а безглавые – с кручи, скользя,

как, нахлёстывая, по кладбищу,

по своим, убегал Чу-Линьцзян,

      как по скалам с волками да коршунами

      твой расплясывался вороной -

      расписался свинцовыми прочерками,

      Махагалой, войной.

 

      Что-то утро уж слишком туманное.

У палатки стою.

Тает чёрный главнокомандующий

там, в тумане, на юг.

Гуси строем летят с Убсу-Нура,

как резервная четь.

Солнце выплеснулось над юртами

красной конницей. Чьей?

                                             

Дым расходится, утренний, пасмурный,

до небесных нетающих льдов,

над хрущёвками Улан-Батора,

над барачным конвоем Кобдо.

Месяц грянулся оземь, не узнанный.

Синий иллюминатор горит.

Укорачивается тень Унгерна,

поворачивающая в Кок-Тенгри.