2. О РУССКОМ ЯЗЫКЕ

 

Язык наш русский стал ужасн беден.

Под нарами прикормленный, обыден.

Шурует дворня, барин - в Баден-Баден.

Свобода тела по Ньютону - вниз.

Писать на этом  стало впадлу. Свыше

назначено. А Ксюши или Саши

с любовью-сексом подождут. На суше

дышу как кит. Теряю оптимизм.

 

Мне в Питер по-нездешнему паршиво.

Мне в людях лучше дышится Варшава,

Стамбул, Аддис-Абеба. Без Большого

и Мариинского я обойдусь.

Я динозавр древлянства, или что я?

Мне одинаково душны Нью-Йорк и Шуя.

«Дрожишь ты, Дон-Гуан» - мне жмёт шестая

часть суши под назваьем тяжким «Русь».

 

Я вырывался. Шёл курить в санузел.

Искал за правду. Всю до дна изъездил.

Мой паспорт на вокзале кто-то спиздил:

то ли в Тайшете, то ли где? В Инте?

Я обучался горловому пенью.

Я видел всю - и ничего не помню.

Да нечего и помнить: воск по камню.

Язык наш скуден: все слова не те.

 

Дух выдохся. Да мы и сами - те ли?

Те - брали по-отрепьевски. Платили

по-аввакумовски. Ковали в Туле.

Клеймили в лбы. Брели Угрюм-рекой.

Всё вымерло - и осетры, и тюлька.

И реки высохли. Остались только:

для правды - кухня, для любви - постелька.

И глаз в глазок. Цепочка. Приоткрой.

 

Столица наша. Здесь боярин Кучка

лет сто назад отстроил водокачку.

И Разин-Берг (сарынь ему на кичку)

творил над плахой свой последний блуд.

Здесь кровью из спасителева храма

наполнили бассейн - какого хрена?

Потом спустили. Ни вохры, ни хора.

Не плавают (нет дна) и не поют.

 

Ах да, простите: ждущим потрафили-с.

Храм восстановлен и низвергнут Феликс.

На месте вагины воздвигнут фаллос.

Все - на сто восемьдесят. Строем в рай.

Здесь водку пьют, блюют и любят сторем.

Осточертело: пляшем, рушим, строим,

при царь-Горохе, за советским строем,

под игом и до ига. Догорай

 

лучина. Пью без лампы. В стенку дышит

чужая женщина. Луна ладошит

в стекло. В рот опрокидываю. Душит -

и отпускает. Выдох. Тень. Плита.

В окно стучится ветка. Ставлю чайник.

Газ поворачиваю. Соучастник.

И жду со спичкой… Парус… Крики чаек…

И речь заканчиваю. Немота.