12. ЭКСПЕДИЦИОННЫЙ ДНЕВНИК

 

1.VII

 

В полста верстах от Белоцарска мы

разбили лагерь. Семь палаток,

стол под навесом, погреб для продуктов

и два сортира: «эм» и «дэ». Вокруг

сухая степь, серо-сухие горы;

на горизонте в дымке - тоже горы,

но синею покрытые тайгой.

Поёт полынь, танцует караганник;

наступишь - и чабрец благоухает.

Степь так суха, что лишь полынь растёт

да низенький кустарничек. И воздух

прозрачен до бесчувствия. И видно

издалека: вон вечный Енисей

несёт свою неистовую правду

меж островков, где, обнявшись, бредут

берёза, тополь, лиственница, ива,

и льнёт под ними жаждущий шиповник

и костяника ягодки свои

в траве, в тени застенчиво лелеет.

 

Здесь тихая ложится благодать

на ум, как тополиный лист на землю.

Как счастлив я, что наконец со мной

случилось это! Вырвался, покинул

столицу суеты, свою тюрьму.

Я здесь свободен: Боже, как свободен!

Здесь кажется: захочешь - полетишь,

захочешь - запоёшь, захочешь - будешь

жить вечно.

 

Я вдруг понял: я хочу

жить вечно.

 

Жизнь открылась

во мне: как в свет росток зерна

растёт, и верует, что вечно, вечно.

 

Да, вспоминаю Город иногда,

но как-то смазанно, легко. Там Вера…

любимая… и что-то в этом духе.

Скандалы, страх… Не вспомнить толком. Тень.

Бродил в степи. Могильники. Их цепи

курганами заплывшими следят

на юго-запад с северо-востока.

В слепую даль. На карте даже нет.

Вчера снимали план. Сегодня

наверное, приступим к раздерновке.

 

 

4. VII

 

Нас в этом мире семеро. Начальник;

его сезонная жена Наташа-

художница; геодезист Андрей,

фотограф Славик, Паша-археолог.

Свои ребята. Утром Енисей

аж обжигает; до шести - работа;

потом помывка; вечером костёр:

по кружкам спирт по кругу под гитару.

Всё выверено. Экспедиционный цикл.

 

Ах, да, чуть не забыл: ещё Марина.

 

 

5. VII

 

Я не люблю Марин. Одна - была

ребёнком забитым и простуженным. Я помню

её тщедушную фигурку

на перемене. Рекреация резвилась.

Она одна в своём углу

стояла долго.

Подошёл, спросил:

«Как вас зовут?» - «Марина.» И ни слова.

Лишь посмотрела. Что-то было в ней

и нежное, и ласковое. Впрочем,

и грязное. Такой зверёныш. Я

вдруг отошёл, как будто испугался.

Потом её от нас перевели.

Я больше не встречал её. Однако

запомнил. А пятнадцать лет прошло.

 

Тут не не такая. Худоба и бледность

при черноте волос - набор для чувств.

 

 

21.VII

 

Однажды, после пьянки у костра,

она взяла меня к себе в палатку.

Я и не помню точно, как всё было.

Я помню - шли обнявшись. Целовал

её сухую беленькую шею.

Потом - вкус тёплых губ. Пот плеч. Потом

раздел её… Или она разделась…

Не помню. Да и что запомнить? Страсть.

Так страшно может быть лишь тело. Близость.

Бессмертие. Я, кажется, шесть, семь

раз начинал - и всё ещё хотелось.

И как заснул - не помню. Не заснул,

а перестал существовать. Проснулся,

сел… Было жарко. Сквозь брезент палатки

предутренний светился ветерок.

Она спала, за край закинув руку,

и грудь была открыта. Я глядел.

Её лицо… губа и лёгкий шрамик…

морщины лба… синь вен под бледной кожей…

и родинка у правого соска…

Всё некрасивое. Уже родное.

Чужое тело, пахнущее потом

Чужим… И чем ещё? Родным.

 

Я осторожно вышел. Енисей

ворчал сквозь сон, перебирая камни,

и свет сиял, и цепенели горы -

как будто ничего не изменилось

за день. За год. За миллионы лет.

 

 

22. VII

 

Сегодня приезжал тувинец из

ближайшей юрты. Молчалив. И глаз

не видно меж морщин. На скулах вечность.

С начальником о чём-то говорил.

Потом пошли за стол. Сказали чаю.

Есть отказался. «Ты, плять, посмотри:

на горы снег. Но. Скоро холодает.

Мосты снесёт: но, ёвана, дожди»

Тувинский род беседы о погоде.

Спросил, откуда кто. Сказал:

«Смотри, башкы, ТОТ ходит.» Попрощался,

сел на кобылку… Интересно, что

такое «тот»? О чём они в палатке

с начальником так долго говорили?

 

 

23. VII

 

Фотограф Славик ездил в Белоцарск.

Привёз вино (три ящика) и новость:

Там из СИЗО сбежали два ЗК.

Им некуда. Облава. Всюду ищут.

Тайга и горы. А куда в тайге?

Был и на почте. Мне привёз письмо

от Веры. Странно, вспомнила. Вот пишет:

«Здесь липа так отчаянно цвела,

как будто к вам за Камень улетала…

Я видела тебя во сне. Ты шёл

в пустой степи. И было: вечер, горы

окрашивались. И - к тебе. Но ты

не оборачиваясь шёл. У камня

остановился. Повернул лицо -

иссохшее и мёртвое. Чужое.

Всё изменилось. Стол. Лежишь. Тебя

то ли бинтует, то ли пеленает

какая-то старуха. Без лица.

И только над губой белесый шрамик

Запомнился… Ты жив ли? Будто мы

о чём-то важном не договорили.

И кажется, и не договорим.»

 

 

29.VII

 

Действительно, погода подкузьмила.

Прав был тувинец. Весь июль жара

тяжёлая стояла. А сегодня

с утра подул такой горячий ветер,

как из печи. И солнце потемнело,

и по степи забегали шайтаны.

Но улеглось. И стала тишина.

Лишь саранча наивно стрекотала.

Мы зачищали внешнее кольцо

Кургана… Вдруг как будто тьма какая

легла на горы. Тучи из-за них

повысунулись. Смолкло, и потом

рвануло. Мы собрать едва успели.

Навес сорвало, унесло. Сижу

теперь в палатке. Ветер воет, дождь

брезентовую крышу пробивает.

И думаю. О ней.

 

Она вошла.

 

 

2.VIII

 

Она тогда пришла ко мне. С тех пор

живёт в моей палатке. Точно кошка.

А я… Я что… Я понял: я люблю

её. И больше ни о чём не думать.

Люблю её. Вот этот рот, язык,

глаза и брови: эту бровь и эту.

Морщины лба. Морщины у сосков.

пах, подбородок, шею и ключицы.

И прах волос и волосы внизу.

И пальцы ног. И голени. И всюду.

Днём страшно в эту сторону смотреть.

И ночи мы проводим как безумцы.

 

Дожди. Похолодало. Над горами

танцуют тучи. Тополя шумят.

 

 

6. VIII

 

Сегодня выяснилось: тех двоих,

бежавших - русского поймали;

второй - тувинец, сам из здешних юрт -

скрывается. Кругом родня, скрывают.

Закон-тайга. Тот, старый, приезжал

предупредить. Тем более: дожди

и снег в горах; речушки разыгрались

и ниже нас размыло мост. Теперь

мы как на острове.

А вот и солнце

проглядывает. Август наступил.

Лист светел. Предосенняя погода.

 

 

7. VIII

 

Идиллия закончилась. Вчера

мы вечером гуляли в горы. Было

красиво. Солнце прорвалось. И даль

приблизилась - до края мирозданья.

Вернулись в сумерках. Там у костра

варили что-то. Пили водку. Выпил

и запьянел. И выпили ещё.

И напились. Смотрю - сидим, обнявшись

со Славиком. И что-то говорит.

«Я сам с ней спал. Случайно раз по пьяни.

Не помню как залез в её палатку…

Да и не важно. Вот начальник, тот -

любовь на всю катушку. Два сезона.

Чуть не стрелялся: всё-таки жена,

ребёнок. А потом прошло-пропало.

Ну, выпьем. Понимаешь, это глухо.

Тупик. Стена. Ну месяц, два, ну год.

С ней дальше невозможно. Я не знаю.

Нет перспективы, что ли. Ну, взлетишь,

ну полетаешь. А потом? Свобода?

На, выпьем. Понимаешь, может быть

свобода, только если вечно. Вечно.»

 

К палатке шёл я пьяный. Там она

во тьме царевной тёмною стояла

Я думал ни о чём. Что я любил

её всё так же. Что в ней смерть светилась.

Как в той Марине: что-то было в ней

и нежное, и ласковое, только

и грязное. Я на неё глядел,

молчал, и на меня она глядела.

Потом так усмехнулась: поняла.

Надела куртку, в рот поцеловала

и тихо в степь пошла. За краем гор

ещё цвело. И звёзды веселились

на бесконечном небе. Выше нас.

 

 

8. VIII

 

И утро, а она не приходила.

Я никому пока не говорил.

Что делать - непонятно. Тот тувинец.

Пойду искать. Куда - в степи - искать?

 

Ходил. Бессмысленно.

Зовёт начальник.

 

За помощью послать… Мосты снесло.

 

Все шестеро идём искать. Кричали,

стреляли из винтовки. Ничего.

 

Она пришла, когда стемнело. Молча

ушла к себе. И мы молчали. Спать.

 

 

16.VIII

 

Я ей сейчас сказал - поедем.

Мы послезавтра едем. Всё. Сезон

закончился. Как трудно возвращаться!

Как от наркоза.

Едем вместе. Что

нас ждёт на милой Родине? Свобода?

 

ПРИПИСКА

 

Да, год назад всё это было важно.

Воспоминанья…

В Городе мы с ней

всё как-то не сумели. Вера, Славик,

жильё, болезни, из-за них аборт.

Всё как у всех. Ну, скука - или совесть.

Скандалы, слёзы, даже кровь… Ушёл.

И постепенно стало забываться.

 

Вчера звонок. Андрей, ну, тот, топограф.

«Марину помнишь?» Понимай вопрос!

«Зарезали. Давай на опознанье.

Нашёл хоть одного. Жила ни с кем,

и родственники где-то в Минусинске.»

Приехал. Без подробностей. Сидят.

Потом меня позвали. Приоткрыли.

Глядел…

Я так же, как тогда глядел.

Её лицо… губа и лёгкий шрамик…

морщины лба… синь вен под бледной кожей…

Чужое тело… тот же запах… Запах.

Чужой… Бессильно, навсегда чужой.

 

Светило солнце. Люди уходили.

И где-то в бездне мира Енисей

ворчал сквозь сон, перебирая камни,

и свет сиял, и цепенели горы.

Жить вечно. Ничего не изменилось.

За день. За год. За миллионы лет.