Небо выпило тишину. Шатается день, пьян.
Ангел встал на
подоконник, вывернул лампочку из неба.
И с гор пришёл князь
Орёл, когти жрать поползли.
Голов у него! Легион!
Глаз один как клюв, не спит.
Остра трава катастроф.
Трубопровод протрубили.
Счастье красным во
рту. Пьём мертвецкий спирт.
Очи - протуберанцы.
В уме прочлась вторая
стража,
запели петухи-трамваи
и с флегматичных
фонарей
всё тоньше локоны
струились.
И воздух в форточку
вошёл
уже в слезах, как
вестник правды.
Мозг вдруг проснулся
как от тока:
в ушах позвали: ЛЕМУИЛ!
Я вышел
на лестницу. Здесь
пахло
мочой собак и
человеков,
любовью - в пальцах
подоконник.
Захлёбывался ветер в
стёклах
и лампочка моталась
будто
отрезанная и за темя
подвешенная голова.
Внизу прошамкали
подошвы,
вспорхнула матерщина
птицей,
и дверь захлопнулась
как челюсть.
Ночь длилась: Четырёх
Ненастий:
лгал ветер флейт,
дождь барабанил,
знамёна молнии махали
и град с янтарное яйцо
маршировал в песок
повзводно.
Мой дом рос на песке
пустыни.
Я прислонил к бровям
бинокль,
зрачки взошли как два
вопроса.
Неумолимый топал дождь
в асфальт шагами
командора.
В шагах двоилось небо
хаки
и голая земля дрожала
и огненная шла река,
нигде мостом не оборвавшись.
И прыгнул взор за
дальний берег.
Там
шла как молоко дорога,
луга легли как
золотые,
стада в них пьяные
паслись
каких-то тварей
шестикрылых,
и было вроде там темно,
но света глазу не
хотелось.
И шёл бинокль, и вышел
в сад.
Без яблок
девицы-деревья
раздвинув грудки там
стояли,
их волосы шептались
листья,
им молоко текло из паха,
мёд на губах они
давали:
так сладко было на
губах,
но зрела чуда горечь в
чреве.
И пели рты: Открой нам
воду.
Тогда взошли четыре
солнца.
Три чёрных, близнецы, безлицы,
с ножами закатились, и
взошло четвёртое - в
грудь яспис,
надуто в жабрах как
жар-рыба,
всё в огненных чешуях.
Надпись
на нём: СУД СОСТОИТСЯ
ЗАВТРА.
Не было у реки
причала,
не было у спины плеча,
ла-
тунь месяца не
бренчала,
Херуф-птица не вещала,
камнем в небо
не кричала корова,
ни овен ин нево,
не было слова.
Ты небо включил как
люстру,
земля как река
скатерть,
лодки в ней - люди,
люди,
репы их - капли,
капли,
(катится по ланите
пуля к едрене Лотте)
ты загулял по лютне -
пальцы по венам -
лодки.
В лодках гребцы,
кафтаны
жолты, а на корме-то
сам подбочась хозяин,
ал камзол как на
смерти.
Бурей брюхаты брови,
зенки, а в каждом
космос.
А княжна будто с
бойни,
бьётся горлышко-колос.
Ты, хозяин, скажи им:
"Не видал кто
подарка,
течь тебе рекой
жизни".
Щёки как два инфаркта.
Взмах - и за борт икс
женский.
В стёклышках пенсне
петли,
на стене свят
Дзержинский,
кулачьём поют песни.
Идут толпы на приступ
с Познани до Казани,
в лбах глаза - цель и
принцип,
Невские в них
базальты.
Проклят я, как люблю я
этих набережных
огарки,
птиц над шпилями
пульсы,
крылья их - акваланги.
Идёт Он на ногах
тополей.
Уши мои ужас, во ртах
горе,
зуб - месяца западный
серп.
Шея моя - ожерелье,
сестёр сонных гири,
пальцы - иглы хирурга,
на вдохновенье, на
спирт.
Лугальэдинна моя
грудь, латарак колени,
мухра ноги поют
тополей.
Идут с востока, тайгу
прошивают колонны,
небо задраило люк:
бомба ревёт: Затопляй!
Кто там идёт от Востока?
Роба на нём из
виссона.
Руки в буграх
задубели,
плещутся очи-баланда,
зенки как знаменья
ебли,
риза хлопчатобумажна,
между лопаток сиянье,
номер горит: три
шестёрки,
уши двойные синаи
ввинчены в череп в
кепчонке.
Я, изрекающий правду:
мира не будет вам,
праху.
Силен спасти рыб и
гада,
птиц я кормлю, зверь
мне кореш,
больше не пью
вино-грамма,
jezyk в щеках моих горек.
В небо вытяну шеи
дрожь,
капли как петли.
Трубы торчат кулаками
из крыш
как пистолеты.
Хоть бы корова землю грызла -
нет ей теляти.
хоть бы синица всё
море вскружила -
пусто в гнезде-то.
В Город уж входят. Стёкла
дрожат трусом стеклянным.
Беззащитная
листья-ладонь протянула.
Хоть бы вопил я
голосом бездыханным,
шлагбаума шеи не
повернула.
Сказал утром в ухо:
пей кривым горлом, отрок.
Город твой обречён, не
дал ему Бог шанса,
короток в глине путь,
тело давно на дрогах,
глотни как шальная,
грудь, весеннего шнапса.
В мир неси блудносынье
своё. - Не-е, скажу, западло.
Лучше лезвия свист в
горло спирта громады,
как спадает Непрядва
серебряной прядью на Дон,
как на танки Ослябя
шёл - персты как гранаты,
так на Невский я,
механизм-ногоступ,
ус - на свалку копьё
да быки глаз - на бойню,
так несу свой оркестр,
как истину Гус на костёр.
Мне ль, треске на
песке, шлёпать рваной губою?
Неба завоеватель,
Ермак да Тобол,
в бриллиантовый рельс
бью пророчеств клепало:
ходят люди в саду
моём, сами не зная того.
Да заступ возьмут, да
без водки, да закопают.
Им с тобой невпервой,
кровь у них - хлорвинил,
уж убили асфальт:
богатырь был, да каблуки заклевали.
Я ж на свадьбе
мертвец, в католиках - кальвинист,
да не носится ветер за
пьяной моей головою.
Ты послушай, долина
ленинградская, польский мой плеск,
шёл от Одры в Анадырь
с кожей заиндевевшей,
как у неба виска
крутит петропавловский перст
пучеглазцу Петру, мол
- очнись, сумасшедший.
Я, бухой подворотнями, заарканен, молюсь
матом в нимбы ментам - да небесна моя матерщина,
но захлопнется улиц тысячестворый моллюск
пред моею рукой, протянутой для мило-стыня.
На коленях ползущим с вещами спасенье как сон,
в небо волки их рты, как в трубу крематорий,
и последнее сердце моё упадёт на газон,
и глаза дочитают небесный кинолекторий,
и последнее слово в костях перемелет язык,
в мир огнеупорный выплеснутся очей керосины,
так ору я - покайся, приблизилось - в венах царствует звук -
всем вокзалам. Во весь телеграф. Всем Россиям.