ВИДЕНИЕ АНДРЕЯ ЮРОДИВОГО
Строем первое сентября
в небо шло как стрела.
Мышка-звёздочка серебра
небесную клеть скребла
и не спал глаз и глядел
комендант подлунного дна,
как на реках варшавских мальчик сидел
с девочкой у окна.
Но тридцать девять ступеней разжали шаги,
вверх сирены завыли: "Дай!"
РАЗ! - мальчика увели,
так сказать, в светлую даль,
ДВА - она искать пошла,
железные на ней сапоги,
железный посох взяла,
железный хлеб ела в пути.
Знать, поднималась война
между заступом и землёй,
меж свадьбами смерть одна,
между песком и золой.
А девочка шла без губ,
железный икс сжимала в руке,
но железный не таял хлеб,
не лопались железные сапоги.
И когда на щебёнке варшавских ям
распял её патруль,
или в двух бросках от Невы
бомбой сожрало дом,
или там-то, в лагере эн
бревно растоптало вдох,
и лопнул мир как железный пузырь,
и вошла она в божью дверь, -
Прочла: "Он Её не любил."
Как быть с тем ужасом, который -
глаз времени? И вот народоволец
впотьмах, в подвале варит смертный студень.
Лишь утро заиграло на камнях -
сон побоку. На Малой он Садовой
ждёт императора с латунной челобитной.
Вот едут. Сердце бух как колесо...
. . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . .
Блаженство... Боль. И время - умирает.
Но заспиртованную голову
два месяца хранят для опознанья,
потом возьмут для книг. Потом потомок
как бюст на постамент её поставит.
Пусть время труп, но трупий глаз глядит.
"Что делать?" И - "Пойдём другим путём".
Составим тайный трест таких же, с бомбой,
уйдём в леса, в подвалы. Там, при лампе
постигнем лбом всю формулу исторьи,
и в должный миг, когда кругом - комета,
с границ - война, ждут голод, страх в народах -
вдруг явимся - и вдруг укажем цель.
Возьмём бразды. Дадут нам государство.
Тогда начнём. Сперва во рвы врагов,
потом друзей в застенках хлоп в затылок,
потом и прочий люд в лесоповал,
жён выжрет суицид, споим детей,
и, дверь замкнув, без риска выжить, Землю
гремучим студнем напоим как бомбу -
и бросим в Бога.
ВРЕМЕНИ НЕ БУДЕТ
От Москвы... глаз следит как звезда на шапке -
До самых до... солдат играет с смертью в шашки.
Уговор у них: шах да мат - плати головою,
выиграл - плати то ж. Не смолкнуть по земле вою.
Пришла земля к горлу зерна - Отцу не спится.
Вскрип половица. В тишь бы забиться. Вой в ушах злится.
То ль фугас юлит, то ль страна выдыхает: "Слава!"
Он - в окно. Воздух - вино. Качнулась лампа.
Солнце качнулось. Мария глядит - в крестах птицы.
Солдат взял автомат, уткнулся лбом в щебень границы.
Высоко взмахнул, тяжело
хлестнул.
Я не сеял той ржи, нет во мне лжи.
Думы ум пытают, правды не знают.
Месяц пробит как партбилет, в глазах свет,
разума нет, не переписать своих бед.
Пришли вороны с востока, а я робче птенца, сед как овца,
не оставили ни волосца животца и деревню сожгли до кола.
Рожь бронёю пожали, на небо сбежали.
Живём на кладбище, а хлеб в огнище,
на ногах воистину одни голенища.
Небо сняли как простыню, упала звезда Черно-лбы,
вода стала мазут, танки вылезли пить,
хоботами рычат, кости трещат, земля как кремлёвский рубин.
Нелюди взяли людей, повели в Кресты.
Блажен, кто посетил сей мир!
За выдох "Бог!" на дыбу Мандельштама,
в грязь плоскогубцами рвал зубы Сумгаит,
Мать, что везёшь? - Цинк из Афганистана...
Часу в шестом свод рухнул на Сенной,
всем нам сей суп в Освенциме сварили.
Блажен! Ты - посетил. Но что ты смог?
Мозг опрокинуть в кровь, как Муссолини?
Сын человечий, сотрапезник вшей в Крестах,
благую весть в бетон выхаркивая с кровью, -
Блажен Ты: в очи ляжет хлыст свинца,
как к облучённому пожарнику на койку.
Бедный кулак! Бился всю ночь в морду,
а не пробил пути к моргу.
Бедный пиджак! От спины взмок, в пятнах,
а не выжрал тех глаз пьяных.
Бедное перо! Вгрызлось в лист-простынь,
а не родит из вен подпись.
Бедный рот! Корчился матом,
октябрём вдохнул, а выдохнул мартом.
Ночь подползла: раздавит землю как сливу.
Окна вливали в небо ладан ладоней.
Это молятся, кому подъём в час гимна.
В шесть раскроют кингстоны, вспухнут валторны,
город расступится, лопались магнитофоны,
трамвай забренчит от ужаса, теряя рельсы,
тучи разбились о крыши как маргаритки,
повесят и ангела на креста рее.
Пронзила мой труп труба: Были близко,
возьмут человечьих овец на верёвочках в небо,
из домов выбегали, взор наполнялся без блеска,
но свет уж в листьях дрожал, рождалось в хрусталиках Имя.
Толпа хватала наганы, ноль-два набирали,
но рты отваливались от лиц: МИЛИЦИИ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ.
Шла демонстрация: кепки как скрепки, под козырьками нули,
в небе шли, и туча рядом, как пудель.
Шли: ауто-да-фе в колпаках с чертями,
в белых одеждах, отвалив алтаря камень,
мёртвые вставали на четвереньки, мышц надевали кафтаны,
плечи несли тела как балахоны.
Убитые шли с убийцами за руки как ясли,
девы давали в небо лиц брильянты,
головы вылуплялись из шей сквозь петли,
ноги их были босы как листья.
Грудь шла - и не считала вдох.
Глаза шли - и не считали тех, кто во рву.
Рот шёл - и пел песнь вод.
Миллионы губ вонзались в трубу.
Вот о войне.
Френч сгнил, сожгли качели
скворцы не вьют заладил счётчик
щёлкать под ноль птенцов в май
не вернутся птицы пьяны Малыш
в лоб клюнул Хиросиму вождь в
бункер широка страна Дно Рая
аукнешь в Припяти откликнется
на финском построили кроты от
солнца дамбу сто миллионов
жерл вот хор Сибири в их ртах
война выть колокол охрип
из шахт скелеты марш под пулемёты,
ВСЕХ ВЗЯЛИ НАС В КОСЬБУ, КТО
СПЕЛ - БЛАЖЕН.
Кто Ты, тоненький пастушок
окрылённо-корявых строк,
бритвой времени потрошён,
очи выбили, да не сдох,
слеп стал так: семью семь мостовых
будут спорить за трость Твою.
Ты
один в лампах снега. Смерть
вьётся
нищенкой за Тобой.
Как юрода Андрея брали в
расстрел.
Здесь каждый с каждым родня - а он не в родстве.
По списку не проходил, брал билет.
Здесь всяк сеет стихами - а он не поэт.
Здесь в каждом теле пловец, в каждых зрачках цель.
А он говорил люблю, а не знал постель.
Площадь легла ко лбу, брусчатка красна,
Рать в крестах портупей - а он без креста.
Без медяков на глазах, без безмолвья в груди,
без рубцов у локтей, решётка его храни,
пуля благослови, целуй мерзлот лом:
Он видел, как девочка шла над небесным стеклом.